Актуальность исследования обусловлена необходимостью исторической рефлексии успешных моделей межцивилизационного диалога, в частности, стратегии аккомодации, которая демонстрирует эффективность культурного взаимодействия. В центре внимания — музыкальная составляющая миссии Маттео Риччи в Китае, остающаяся периферийной в изучении особенностей стиля музыкального мышления представителей культуры этой страны. Цель данного исследования — выявить философско-культурные основания музыкальной составляющей миссии Риччи и описать их в контексте приёмов культурной аккомодации, которые использовал этот миссионер. Для этого было необходимо решить задачи: 1) систематизировать имеющиеся данные о первом «музыкальном знакомстве» Китая с Европой и уточнить подходы к проблеме первого появления европейской музыки в Китае; 2) выявить предпосылки использования Риччи музыкальной деятельности в качестве миссионерского приёма; 3) уточнить фактологическую информацию, касающуюся датировок, названий музыкальных инструментов, сочинений и других аспектов миссии Риччи в контексте исследуемой темы; 4) описать коммуникативно значимые результаты музыкального «взаимодействия» Риччи с императором Ваньли, китайскими учёными и чиновниками; 5) установить, каким образом иезуиты использовали элементы европейской музыкальной теории в обучении китайскому языку. Материалами исследования послужили источники, комментаторская и исследовательская литература на китайском и европейских языках, касающиеся темы «первой встречи» европейской музыки и китайской культуры. Методология основана на синтезе герменевтического анализа сопоставляемых текстов (труды Риччи, письма, латинские и китайские источники) и принципов историко-культурной антропологии, что позволяет реконструировать символические значения и коммуникативные интенции, вкладывавшиеся в музыкальные практики.  В работе применён комплексный междисциплинарный подход, объединяющий призмы философии культуры, истории, музыковедения, семиотики и лингвистики. Для проведения герменевтического анализа имеющихся тексов использованы биографический и историко-генетический методы, а также приёмы сопоставления соответствующих европейских и китайских названий инструментов. В результате установлено, что музыка выступала ключевым компонентом миссионерской стратегии Риччи в силу её мировоззренческой роли в китайской культуре, сравнительной доступности и допустимости использования «музыкальной» формы проповеди среди китайской элиты, богатыми возможностями аккомодации музыкального материала к её мировоззренческим и нравственным установкам. Выводы: 1) миссия Риччи сумела преодолеть первоначальное непонимание и отрицание с помощью удачной стратегии первоначальной аккомодации, избранной Риччи, где музыка играла неслучайную роль; 2) использование музыки в качестве специфического «кода» евангелизации было определено принадлежностью Риччи к Ордену иезуитов и его образованием, включавшем музыку как один из существенных компонентов; 3) в ходе сопоставления широкого спектра имеющихся данных с большой степенью вероятности первым «западным» инструментом, привезённым в Китай Маттео Риччи, был клавесин, а не клавикорд; при этом разночтения в имеющихся данных о появлении первого европейского инструмента в Китае могут быть сняты за счёт сопоставления ключевых источников с известными биографическими данными: исходя из этого год строительства первого католического храма континентального Китая — 1585, а  не 1583; 4) постепенное развитие «музыкального» диалога с китайской элитой привело Риччи к более тесному взаимодействию с её представителями на основе интереса к музыкальным инструментам в техническом плане, а также развитию взаимного уважения в силу сближения нравственных идей, заложенных в текстах «Песен» Риччи; при этом очевидно, что собственно музыкальные решения этих произведений не противоречили нормам китайской учёности, а музыкальные практики (исполнение, дарение инструментов, создание песенных текстов) были не только формой символического обмена, но и дипломатическим жестом, нацеленным на демонстрацию интеллектуального и эстетического равенства культур; 5) благодаря «музыкальной составляющей» миссии Риччи иезуиты создали и расширили стратегию использовали элементов европейской музыкальной теории в процессе обучения китайскому языку как тоновому, то есть требующему нехарактерных для европейских языков приёмов звукоизвлечения и распознавания. Дальнейшее изучение функциональной роли западноевропейской музыки как инструмента культурной аккомодации, а затем и адаптации, в контексте взаимодействия культуры Китая с инокультурным окружением может способствовать разработке более полной картины исторических и современных путей взаимодействия представителей китайской культуры с некитайскими партнёрами.

В статье анализируется проблема подготовки словарей концептов этнических культур, которые на сегодня практически отсутствуют в российской науке. Для этого решаются следующие задачи: рассматриваются дискуссионные поля российской лингвокультурологии, разбирается, что дают словари концептов для изучения этнической культуры и языка, анализируются издания, посвящённые отдельным этническим культурам или регионам России, формулируются основные организационные и исследовательские проблемы. Соответственно поставленным задачам источниковой базой проблемного обзорного исследования выступят научные публикации по смежным темам, а также имеющиеся словари концептов и близкие им тематически издания. Российская лингвокультурология имеет богатый теоретический задел, в том числе для того, чтобы разрабатывать, исследовать концепты разных лингвокультур, а также словари концептов в филологическом и культурологическом направлениях. Но в основных направлениях и дискуссиях данной области в последние два десятилетия заметен филологический дисциплинарный уклон и преобладание исследований русской культуры. Исследования концептов культур, отличные от филологических, немногочисленны, несмотря на пример словаря концептов Ю. С. Степанова 1997 г., который считается образцовым. Культурологический подход к концептам культур позволяет рассматривать и тему концептов, и тему словарей гораздо шире, чем это делается в филологических работах, с учётом не только текстовых источников, но и социокультурной практики. Хотя о полноценных словарях концептов речи нет, отмечается ряд проектов, посвящённых башкирской и тувинской культурам в области концептуализации этнокультур, опыт которых предлагается учитывать. Авторами таких работ в российской науке являются практически только учёные-инсайдеры этнических культур, работающие в национальных регионах. Особое внимание уделяется проблемам региональной науки: недостаток специалистов, сложности взаимодействия между филологами, культурологами и этнографами, а также институциональные и социокультурные барьеры для работы учёных в регионах.

Актуальность изучения религиозных копинг-стратегий (как способов совладания со стрессом) обусловлена растущим интересом к роли религиозного фактора в преодолении стрессовых ситуаций, а также востребованностью соответствующих методик (прежде всего RCOPE), априори воспринимающих религию в качестве своеобразного защитного механизма психики. Недостаточная теоретическая разработанность темы (при обилии конкретных исследований религиозных копинг-стратегий) определила цель нашего исследования — реконструировать комплексную религиоведческую модель этой теории и уточнить её роль в контексте разработки интегративной теории личности. Для достижения этой цели потребовалось решить следующие задачи: 1) проследить генезис понятия «религиозные копинг-стратегии»; 2) выделить и описать наиболее значимые работы, посвящённые данному феномену, проследить взаимосвязи и преемственность в подходах различных исследователей и исследовательских групп; 3) установить ключевые моменты наиболее разработанной на сегодняшний день теории религиозных копинг-стратегий Кеннета Паргамента; 4) систематизировать сложившиеся к настоящему времени научные подходы к феномену религиозных копинг-стратегий, выявляя векторы подходов различных дисциплин (прежде всего, психологии, социологии и философии); 5) выявить установки, определяющие структуру личного опыта в призме уточнения определения религиозных копнг-стратегий. Материалами исследования послужили научные работы, посвящённые копинг-стратегиям и религиозным копингстратегиям. Методология исследования опирается на приёмы классификации с последующим аналитическим обзором теоретических концепций и эмпирических исследований, что позволяет проследить эволюцию понимания религиозных копинг-стратегий от первых исследований стресса Г. Селье до современных типологий религиозного совладания. Также использованы метод теоретической реконструкции и метод кейсов. В результате исследования предложена эскизная модель теории религиозного копинга, включающая в себя элементы психологии религии, социологии религии и философии религии, позволяющая подойти к созданию интегративной теории личности с позиций динамизма и конструктивизма. Выводы: 1) генезис понятия 
«религиозные копинг-стратегии» демонстрирует постепенный переход от сугубо инструментального к  философскому определению; 2) исследователей религиозных копинг-стратегий, представляющих различные психологические школы, объединяет обращение к понятию личности; 3) комплексная теории религиозных копинг-стратегий К. Паргамента выходит на уровень философских обобщений не эссенциалистского, а динамического типа; 4) в теории Паргамента преобладает исследовательская оптика психологии, однако эта теория выходит на уровень философских обобщений и позволяет решать задачи из области социологии; 5) реконструкция актуальной модели теории религиозного копинга должна учитывать конструктивистский характер интерпретации религии как элемента личного опыта взаимодействия человека с миром; а также востребованность теории атрибуции Фрица Хайдера, и установку на поиск ценностных ресурсов в трансцендентном, транслируемую современными юнгианскими школами. Таким образом, уточнение определения религиозных копнг-стратегий предполагает выявление имплицитных моделей личности, на которые опираются конкретные исследования в области религиозного копинга. И наоборот, анализ подходов к концептуализации личности требует учёта практик религиозного копинга.

В статье на материале первоисточника — текста трактата рабби Леви бен Гершома (Герсонид, Ральбаг, 1288–1344) «Войны Господа» — эксплицируются и реконструируются основные принципы библейской экзегезы, применяемые этим еврейским философом для построения такой схемы творения мира, которая соотносилась бы как с Торой, так и с учением Аристотеля, воспринятым еврейской средневековой философско-теологической мыслью от арабских философов. Для создания более полной картины применяемых Ральбагом экзегетических методов привлекаются также тексты библейских комментариев этого мыслителя и выдержки из второй части «Путеводителя растерянных» рабби Моше бен Маймона (Маймонид, Рамбам, 1135–1204), чьим последователем считает себя Герсонид. Показано, что основными принципами, на которые опирается Ральбаг, являются (1) понимание Торы как совершенного Закона, (2) необходимость согласования учения Торы с философскими изысканиями, (3) строгий лексический и грамматический разбор текста Торы, (4) толкование священных текстов на основании современных на тот момент знаний о природе. Показано, что основным методом, задействованным Ральбагом для интерпретации библейского текста, является разграничение узкого и широкого смысла следующих слов, использованных в 1–7 стихах первой главы книги Берешит (Бытие): «начало», «земля», «тоѓу вавоѓу», «дух [Божий]», «свет», «тьма», «твердь», «воды», — с последующими примерами использования этих смыслов в Танахе. Применение такого метода позволяет Герсониду выстроить по сути своей платоническую схему творения мира с применением аристотелистской натурфилософской терминологии. Использованные в статье тексты первоисточников приводятся на русском языке впервые.

Православный ареал Польши, географически весьма протяжённый, но численно очень незначительный, представляет интереснейший феномен с точки зрения его конфессиональной, лингвистической и культурной специфики. Данное исследование фокусирует внимание на проблеме отражения образа современной России и трактовки «русского мира» в общественном мнении Польши, представленном чрезвычайно широко и не сводимом к публикациям медиа. Соответственно его целью является определение основных векторов оценки этих феноменов на материале кейсов, попавших в поле дискуссии внутри самой Польши, особенно тех, кто так или иначе оценивает ареал польского православия изнутри самого польского православия. Задачи исследования: 1) обосновать релевантную методологию анализа общественного мнения в призме экспертных оценок одной из сторон общественной дискуссии; 2) уточнить современные подходы к понятию «православный поляк», раскрыть институциональные особенности польского православия; 3) описать специфику феномена русофобии как одного из вариантов негативного образа России, выявить его исторические основания и современные акценты в польском социуме; 4) выявить лингвокультурную специфику актуальных процессов в современном польском православии на материале конфессиональной лексики, а также определить лингвокультурные маркеры оценочности, связанные с особенностями восприятия польского православия сквозь призму образа России и «русского мира» в современной Польше; 5) установить специфику отношения польского общества к кириллице как общему достоянию славянских народов в контексте современных национально-культурных, конфессиональных и этнорелигиозных дистинкций. Исследование опирается на компаративный и аксиологический подходы, в нём использованы приёмы имагологии и лингвокультурологии.  Применяются также конкретные исследовательские методы экспертного интервью, дискурс- и SWOTанализа, а также метод кейсов. Материалами исследования послужили отдельные публикации польских медиа (в том числе православных), публицистика, художественные, философские и научные труды, а также экспертные оценки проблем, связанных с православием в Польше и восприятием образа России и «русского мира» в этой стране. В результате обоснован вывод о наличии цивилизационного разлома, проходящего по линии самоидентификации «православных поляков», одним из ключевых маркеров которого, как это ни парадоксально, является отношение к русской культуре. Обоснована роль имагологии и лингвокультурологии в анализе специфики общественного мнения, отталкивающегося сегодня от образа России и «русского мира» даже в рамках польского православия. Параллельно анализ подходов к самому понятию «православный поляк» выявляет наличие дрейфа его содержания от этноконфессиональной спецификации этого сообщества к его самоописанию языком национально-культурной и общегражданской идентичности. В свою очередь, уточнение влияния институциональных особенностей современного польского православия показывает наличие «разломов» (например, проблема признания легитимности получения автокефалии из рук Константинопольского либо Московского патриарха) в самой организационной структуре этой конфессии. В итоге усиливается вектор русофобии, объективирующий негативный образ России, множащий стереотипы и затрудняющий процессы самовосприятия самим православным полякам. Лингвокультурная специфика современного польского православия определена в призме ряда лингвокультурных маркеров полярной оценочности в самовосприятии польского православия, вследствие чего образы России и русского «мира» нередко играют роль пейоратива. При этом однозначно позитивные коннотации в «польском мире» вызывает кириллица, воспринимаемая в призме науки, церковной жизни и политики как общее достояние славянских народов, хранительницей которого выступает Польша.

Статья посвящена анализу публичной дискуссии по вопросам миграционной политики, интеграции, культурной идентичности и национального самосознания в датской прессе 1990-х — 2010-х гг. Цель исследования — выявление общих тенденций дискуссии и её корреляции с развитием политической ситуации. Актуальность обращения к теме связана со значением исследуемого явления для характера проводимой в настоящее время национальной миграционной политики. Исследование опиралось на метод контент-анализа. На основании изучения обширного массива текстов датских СМИ и социальных медиа были выделены общие тенденции дискуссии о миграции и национальной и культурной идентичности, рассматриваемых как единый тематический блок, проанализирована ее роль для последующих политических изменений в стране. Анализ полученных данных показал, что на протяжении 30 лет «миграционная» дискуссия меняла характер на фоне перемен в социальной и политической жизни общества в сторону постепенного ужесточение риторики. Одновременно на этом информационном фоне в течение длительного времени происходило ужесточение законодательства в сфере миграции. Были выделены этапы развития дискуссии, прослежена связь между триггерными событиями и изменениями в характере дискуссии и затрагиваемых тем. К таким событиями принадлежат явления разного порядка: расширение миграционных потоков, законодательные инициативы в сфере миграционной политики, появление новых партий, теракты, — общим для которых является прямое влияние на восприятие коренным населением страны мигрантов. В заключении делается вывод о взаимном влиянии публичной дискуссии и политической реальности. Несмотря на то, что «миграционная» тема традиционна была опорной в предвыборной повестке партий правого толка, основным выгодоприобретателем дискуссии в конечном счете стала правящая Социал-демократическая партия, представители которой правильно оценили текущую ситуацию и выбрали удачный момент для изменения предвыборной повестки.

Актуальность обращения к русским переводам романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение» (Pride and Prejudice), увидевшего свет в далёком 1813 г., обусловлена не только неувядающей популярностью этого произведения, в том числе и у российской аудитории. С культурологической точки зрения не менее интересно, каким образом осуществляется его трансплантация на инокультурную почву. Одним из важных слоёв изучения этой проблемы с нашей точки зрения может стать обращение к приёмам раскрытия образа мистера Дарси, фокусирующего в себе дискуссии о горизонте интерпретаций культурно заданных смыслов как в самой английской литературе, так и в её рецепции за рубежом. Особое внимание в данной связи привлекают два русских перевода романа — самый первый, выполненный И. С. Маршаком в 1967 г. и последний на сегодняшний день, осуществлённый А. Ливергантом в 2023 г. Наряду с оригинальным текстом романа Pride and Prejudice эти переводы составляют материалы данного исследования. Его цель — установить возможности и границы перевода культуронимов, используемых в оригинальном тексте Джейн Остин для описания образа мистера Дарси, на русский язык. Для достижения этой цели необходимо было решить следующие задачи: (1) выделить ключевые особенности ретроспективы восприятия романов Дж. Остин в англоязычном культурном пространстве (2); уточнить существующие интерпретации феномена «джейнизма»; (3) описать рецепцию творчества Джейн Остин в России, уделив особое внимание переводам романа Pride and Prejudice; выявить причины восприятия её произведений как «женской прозы»; (4) проследить наиболее значимые речевые приёмы и культуронимы, характеризующие образ мистера Дарси в оригинальном тексте, параллельно сравнивая их с переводами Маршака и Ливерганта. С опорой на теории прагматической и стилистической эквивалентности использованы интерпретативный и имагологический подходы, реализованные с учётом результатов анализа культуронимов. Применяются также биографический, сравнительно-исторический и текстологический методы и метод автоэтнографии. В результате исследования установлено, что первый перевод романа в большей степени учитывает амбивалентность смыслов, свойственных таким культуронимам, как «noble», «rudeness», «pride», «confidence» и др.; сужение смыслового горизонта этих понятий, присутствующее в переводе А. Ливерганта, отвечает поставленной им задаче адаптации текста к современной культурной ситуации, существенно упрощая исходные культурно значимые контексты. Выводы: (1) ключевые особенности восприятия романов Дж. Остин в англоязычном культурном пространстве связаны с линией расхождения научных подходов к изучению значения этого автора в английской литературе и, с другой стороны, массовизации созданных ею образов (прежде всего, за счёт экранизации её романов) (2); феномен «джейнизма», прослеживаемый в литературе более чем столетие, в наши дни вышел далеко за рамки «строгого» литературного подражательства, распространив оптику Джейн Остин, с её психологизмом, вниманием к культурно значимым деталям и острой социально-бытовой сатирой на другие темы, сюжеты, виды и жанры искусства; (3) в России творчество писательницы получило широкое признание в результате знакомства с экранизациями романа Pride and Prejudice, что обеспечило его заведомо упрощённую оценку в качестве «женской прозы»; в то же время, глубина восприятия прозы Остин обеспечивалась прежде всего литературными переводам романа; (4) выделенные нами культуронимы характеризующие образ мистера Дарси в оригинальном тексте, позволяют считать перевод И. С. Маршака более соответствующим задаче «насыщенного описания» английской культуры средствами русского языка, в то время как перевод А. Ливерганта представляет собой вариант культурной адаптации, акцентирующий запросы современной массовой культуры на эмоционально окрашенную оценочность и структурную простоту возможных интерпретаций исходно многослойных культурных смыслов.

С начала 2000-х гг. по настоящее время в киноиндустрии Швеции большое распространение получили герои, которых можно идентифицировать как мусульман. Религиозная тематика всегда занимала особое место в шведском кинематографе, однако в этот период меняется связанный с исламом культурный дискурс. Цель данного исследования — выявить стратегии конструирования образов ислама и мусульман в шведской киноиндустрии в 2000–2024 гг. Достижение этой цели потребовало, во-первых, оценить степень проблематизации вопроса об образе мусульманина в мировом и шведском кинематографе в связи с запросами культурной дипломатии и теории «мягкой силы»; во-вторых, установить структурные особенности специфического феномена, именуемого «исламское кино»; в-третьих, на конкретном материале описать приёмы создания и особенности интерпретации кинообразов как возможных источников стереотипов, внедряющихся в общественное мнение.  Для этого потребовалось совместить оптику комплексного культурологического подхода с дискурс-анализом и SWOTанализом, применённым к визуальным материалам шведских игровых фильмов, публикациям медиа (критическим статьям, интервью и т.д.), а также к аналитическим научным статьям и опубликованным опросам, проведённым различными общественными организациями по интересующей нас проблематике. В результате исследования сделан вывод о наличии трёх основных стратегий конструирования образа ислама и мусульман шведским кинематографом: позитивной, негативной и условно нейтральной. Эти кинообразы влияют на общественное мнение и создают, осознанно и неосознанно, прямо и косвенно, существенную часть обсуждаемой обществом повестки, выступая одновременно своеобразным «брэндом» шведской культуры за рубежом. Дискурсивные практики, «завязанные» на дискурсы кинематографа, много шире прямых обсуждений фильмов, хотя замеры влияния фильмов на аудиторию показывают отсутствие у неё прямолинейных оценок по типу «хорошо» – «плохо». Чаще речь идёт именно о проблематизации через исходную фиксацию внимания на темах, связанных с традиционными нравственными представлениями и принятыми в разных сообществах социальными ролями. Как следствие, через расширение области дискуссий о роли «другого» в культуре в общественное сознание входит поляризация дискурсов, что, в свою очередь, остро ставит вопрос о культурной роли конструирования «другого» в призме постколониальных исследований, когда сам факт инаковости связывают с навязанной разделённостью и вторичным провоцированием столкновений контрдискурсов, чреватых ростом социальной напряжённости. Сама структура шведского «исламского кино», которое вбирает в себя не только фильмы об исламе и мусульманах, но также описывает их создателей по их культурно-религиозной и этно-религиозной принадлежности, способствует такой разделённости. Так возникают концепты «иммигрантское кино», «кино диаспор» и оксюморон международного шведского кино, которое снимают режиссёры первых двух групп в коллаборации с зарубежными партнёрами, нередко также позиционирующими себя как последователи ислама. Создаваемые шведским кинематографом положительные, отрицательные и нейтральные образы интерпретируются, реинтерпретируются и деконструируются профессиональным сообществом, медиа, исследователями и зрителями. Причём не только шведами: «новое шведское кино» как выразитель «проблемы мигрантов» в призме ислама набирает популярность во всём мире, что делает необходимым продолжение исследований этого феномена, в том числе с позиций культурологии.

McKitterick D. La invención de los libros raros: Interes privado y memoria publica (1600– 1840) / D. McKitterick, Traductora M. Averbach. — Buenos Aires: Ampersand, 2023. — 678 p.

В интервью с доктором наук Саманом Пушпакумара из университета Шри-Ланки обсуждается актуальность и значимость марксистской философии в глобальном и национальном контекстах. Обсуждение выстраивается вокруг трёх ключевых тем. Во-первых, доктор Саман Пушпакумара высвечивает историческую траекторию адаптации марксистских идей на Шри-Ланке, прослеживая путь от антиколониальной борьбы до современной политической жизни государства. Значительное политическое влияние марксизма подтверждается недавним электоральным успехом партии марксистской ориентации, который наглядно иллюстрирует синтез универсалистских нарративов марксизма и их национальных интерпретаций. С. Пушпакумара продолжает мысль о трансформации универсального, отстаивая идею «условных абсолютов», балансирующих между универсальными принципами и их конкретной (и потому всегда контекстуальной) интерпретацией. В этой логике он рассматривает идею классовой справедливости, которая существует сегодня не только как моральная категория, но и инструмент продвижения групповых интересов и даже форма морального предпринимательства. Говоря о системе высшего образования, С. Пушпакумара объясняет доминирующее положение западной аналитической философии в высшей школе колониальным прошлым стран Южной Азии. Он отмечает, что доминирование аналитической философии грозит маргинализировать альтернативные философские традиции. Эта универсалистская парадигма глобализованной науки противопоставляется суверенной науке, отстаивающей автономию региональной интеллектуальной мысли. В качестве примера эффективного сопротивления западному доминированию называется Россия. Интервью завершается аргументом в пользу развития и укрепления диалога между Россией и странами Глобального Юга. Такой диалог представляется альтернативным проектом «евразийской философии», способствующим децентрализации процесса производства знаний, в котором найдется место для более широкого обсуждения экзистенциальных, этических и культурных вопросов.