Наука живёт дискуссией. И философский раздел журнала на этот раз открывает не просто дискуссионное, но остро полемическое эссе Евгения Учаева «Проблема ядерного оружия в философии Жака Деррида», где «дух эпохи» подвергнут рассмотрению в контексте её культурного самосознания. Нетривиальная интерпретация позиции французского философа особенно ярко передаёт атмосферу двух последних десятилетий ХХ в. в параллели с размещённой следом за ней работой Сергея Корсакова, Дарьи Приданцевой и Марии Фроловой «Биоэтика в России: комплексная научная дисциплина на стыке философии, биологии, культуры и права», которая раскрывает казалось бы совсем другую проблему — становление на российской культурной почве «инокультурного» концепта «биоэтика» и соответствующих ему институтов. Исследование Даниила Мизина «Критика ориентализма слева и справа. Роль репрезентаций культур в их самоопределении и становлении» со своей стороны задаётся вопросом: как влияет на самосознание культуры рецепция её «оттисков», возвращаемых ей партнёрами по межкультурной коммуникации. Тему соизмеримости ценностей, на этот раз религиозных, подхватывает статья Эрнеста Новинского «Дискуссия о политическом статусе индуизма в современном Непале». В свою очередь Валентин Печатнов в работе «“Жатва велика, да делателей мало…” (Донесение о. Иоанна Недзельницкого о состоянии Нью-Йоркского округа Алеутской и Аляскинской епархии за 1898 год)» размышляет над ролью личных качеств «делателей» в ходе функционирования церковных институтов, а Фарис Нофал в развёрнутом исследовании «Религиозно-философское учение ан-Наззама в свете новооткрытых источников» детально изучает взгляды участников спора, разгоревшегося в средневековой арабской философии по вопросу о границах и источниках познания. Культурологические исследования Рудольфа Додельцева и Полины Абрамовой («Искажение информации в политике по мотивам работы Пола Экмана “Психология лжи”»), а также Екатерины Брюховой («Ложь как норма приличия в японском социуме»), посвящены теме лжи — её социокультурному статусу в разных общественных системах, а также вербальным и невербальным проявлениям, раскрывающим контекстное понимание культуры. Обсуждение темы культурных контекстов в их невербальном выражении продолжают Екатерина Шишлова и Лиана Тванба, раскрывая один из механизмов передачи культурного наследия в ходе непосредственной коммуникации — малоизученный кодекс «Апсуара» («Системно-уровневый механизм сохранения и перспективного развития культурного наследия малочисленного народа (на примере Абхазии)»). «Здешнее» и «нездешнее» в культурной традиции исследуют Рустам Болотов («Хранитель бурятской идентичности: феномен Даши Намдакова»), Виктор Барашков («Коллекция современного христианского искусства в Енисейском историко-архитектурном музее-заповеднике им. А.И. Кытманова: история формирования и перспективы развития»), Матвей Чертовских и Дарья Чертовских («“Нездешний звук”: поэтика звука Г.Ф. Лавкрафта на примере рассказа “Изгой”»), Татьяна Кошемчук и Марина Рейснер («Образ дервиша в поэзии Парвин Этесами: духовный идеал поэта»). В самом деле, дела «века сего» невольно отсылают к вопросу о пределе и запредельном. Здесь очень уместными смотрятся рецензии Елены Астаховой и Наталии Остроглазовой — на книги, поднимающие вопросы личной культурологической призмы и «новых тёмных веков». И той философии, которая видит этот дивный новый мир — и видит его может и трагическим, но отнюдь не пессимистическим образом. 

Юрий Симонов (Вяземский)

В статье на примере работы Жака Деррида «Нет, Апокалипсис не сейчас» рассматривается постмодернистский подход к проблеме ядерного оружия. Учитывая распространённую характеристику постмодернизма как релятивизма, выдвигается гипотеза, что философы-постмодернисты будут обосновывать неабсолютный характер ядерной угрозы и/или предлагать релятивистские пути борьбы с ней. В таком ключе интерпретирует обсуждаемую работу Деррида, в частности, Борис Гройс. Подробный анализ текста Деррида, однако, показывает ошибочность подобных предположений и интерпретаций. Хотя отдельные элементы релятивизма действительно обнаруживаются (так, Деррида описывает ядерную войну как текстуальный феномен и как не-событие, в дискуссиях о котором окончательно стирается различие между знанием и мнением, doxa и episteme), они не играют решающей роли. Во-первых, Деррида признаёт абсолютный характер ядерного оружия, которое, по его мнению, угрожает уничтожением если не всего человечества как биологического вида, то, как минимум, «всего архива и всего символического потенциала» — то есть, культуры как социального механизма примирения с индивидуальной смертностью. Во-вторых, французский философ критикует стратегию ядерного сдерживания, полагающуюся на логику эскалации и уязвимую перед случайностью, как способ предотвращения ядерной войны. В-третьих, Деррида подчёркивает, что ядерная война, уничтожая любые ценности и идеалы, во имя которых она может быть начата, в действительности будет (если когда-либо случится) войной «во имя имени», «во имя ничего». В качестве противовеса подобным — одновременно фундаменталистским и нигилистическим — устремлениям, он выдвигает императив любви к жизни, который в более поздних произведениях французского философа развивается в тезис об ответственности за продолжение жизни другого, занимая центральное место в его этико-политическом учении. Вместе с тем, поскольку Деррида в итоге делает акцент на индивидуальном, а не коллективном выживании, вопрос о способности его философии полноценно ответить на вызовы ядерной эпохи остаётся открытым.

В статье рассказывается о становлении биоэтики — комплексной научной дисциплины — в нашей стране. Возникновение биоэтики в мире относится к 1970-ым гг. ХХ в., в Советском Союзе она начала складываться в период перестройки в рамках деятельности академика Ивана Тимофеевича Фролова (1929– 1999). Биоэтика занимается этическими вопросами, возникающими в ходе внедрения новейших биомедицинских технологий в практику, решение которых может иметь различные медицинские, культурные юридические и финансовые последствия. Новейшие биомедицинские технологии открывают человеку новые возможности (управление наследственностью, генетические паспорта и проч.) и ставят человека в ситуацию выбора. От того, какой выбор будут делать люди зависит их будущее, а выбор этот определяется состоянием культуры общества. В сфере биоэтики весьма важно регулирование, которое должно носить комплексный и многоступенчатый характер. Философы, культурологи и этики формулируют общие принципы регулирования, исходя из идеологии гуманизма. В дальнейшем ученые с учетом данных рекомендаций вырабатывают соответствующие кодексы поведения, а юристы закрепляют новое понимание в рамках правовой системы. Становление подобного комплексного подхода в России происходило в рамках научных структур, созданных академиком И.Т. Фроловым, — Всесоюзного межведомственного центра наук о человеке, Института человека РАН, Российского национального комитета по биоэтике, Российского комитета по биоэтике при Комиссии Российской Федерации по делам ЮНЕСКО. В этих структурах проводилась экспертная работа по основным документам, связанным с взаимодействием Российской Федерации с Советом Европы в области биоэтики. РНКБ готовил экспертные заключения для Департамента общеевропейского сотрудничества МИД РФ и Управления по международному гуманитарному сотрудничеству и правам человека МИД РФ в отношении присоединения России к международным конвенциям по вопросам биоэтики.

Ориентализм как подход, принятый в западных исследованиях (а также в исследованиях, выполненных по канонам западной науки), остаётся предметом философского разбора на протяжении последних нескольких десятилетий. Критический импульс, переданный Эдвардом Саидом научному сообществу в 1978 г., оказался достаточно мощным, чтобы создать универсальную концептуальную рамку, внутри которой возможна как ревизионистская оптика по отношению к Западу, так и сгенерированный самим Западом наступательный дискурс по отношению к странам так называемой «внутренней колонизации». При раскладывании ориентализма на составляющие, — например, посредством герменевтического анализа, — этот феномен оказывается одной из наиболее насущных проблем репрезентации не-западных культур в западной гуманитарной среде. C одной стороны, востоковедов и специалистов в области исследования иных культур в целом упрекают в механистичном конструктивизме по отношению к Другим, как это делает тот же Саид. C другой стороны, представители традиционалистских взглядов, среди которых идеологи «консервативной революции» (Рене Генон, Освальд Шпенглер и др.) подмечают здесь фундаментальный кризис западной науки, её эпистемологическую дисфункцию, «умножение сущностей», не приближающее понимание сути. Однако при этом из виду несправедливо упускается фактор уже оказанного влияния — иначе говоря, сложившегося и необратимо конструктивистского начала, присущего сегодня большинству не-западных культур. Ориенталистское препарирование может рассматриваться не только как форма эксплуатации, но и как акт предоставления языка самоинтерпретации, который в условиях сложившейся на Западе энергоёмкой машины производства образов оказывает весомый эффект на понимание не-западными культурами самих себя. В статье рассматривается эволюция представлений о возможности и необходимости репрезентации не-западных культур через призму восприятия авторов, которых принято относить к представителям как левого, так и правого политических и философских флангов.

До 2006 г. Непал являлся единственным в мире государством, в котором индуизм имел статус государственной религии. На фоне падения монархии страна была провозглашена светской, но этот шаг встретил противодействие определённых слоёв населения страны. В статье анализируется связь между индуизмом и государственными институтами в Непале, рассматриваются аргументы сторонников и противников провозглашения южноазиатской страны светской. Автор приходит к выводу, что на протяжении столетий непальские короли использовали индуизм для сакральной легитимации своего правления и построения национальной идентичности. В результате процесс ликвидации института монархии обусловил и необходимость провозглашения Непала светским государством. При этом сама дискуссия о статусе индуизма началась задолго до 2006 г. и была вызвана недовольством государственной религиозной политикой со стороны представителей низших каст и неиндуистов. После достижения ими своих целей тон в дискуссии начинают задавать противники провозглашения Непала светским государством, которые пытаются понять последствия данного шага. С одной стороны, функции короля, в том числе религиозные, перенял на себя президент страны, Конституция трактует данный пункт в довольно выгодной для индуистов формулировке. С другой, в Непале наблюдается рост популярности иных религий, особенно христианства. О незавершённости дискуссии свидетельствует и то, что тему статуса индуизма поднимают в своих выступлениях не только отдельные активисты, но и представители крупнейших политических сил страны.

Материал представляет собой научную публикацию документа — «Донесение о состоянии Нью-Йоркского округа Алеутской епархии за 1898 год», составленного благочинным этого округа священником Иоанном Недзельницким для главы епархии свт. Тихона. Документ хранится в «Архиве русской церкви на Аляске», который находится в рукописном фонде Библиотеки Конгресса. О. Иоанн Недзельницкий (1866–1946 гг.) был даровитым пастырем и миссионером, наблюдения которого представляют большой интерес для исследования истории православия в Америке. В этом документе даётся живая картина положения дел в заокеанской епархии РПЦ, наглядно показывающая проблемы, с которыми сталкивалась русская духовная миссия в Америке, переживавшая тогда период своего подъёма. В нём также содержатся рекомендациипоулучшениюработымиссии,которыебыливпоследствииучтенысвт. Тихоном. Отчёт интересен ещё и сохранившимися комментариями самого святителя Тихона, в которых явственно проступает его живая и деятельная натура. Публикация снабжена предисловием и научно-справочным комментарием с оценкой значения этого источника для изучения истории Русской православной миссии в Америке.

В статье рассматривается религиозно-философское учение басрийского мутазилита, идеолога каламического антиатомизма Ибрахима б. Саййара ан-Наззама (ум. ок. 845). На материале двух новооткрытых трактатов — «Исследование доказательств» (Тасаффух ал-адилла) ʼАбу ал-Хусайна ал-Басри (ум. 1085) и «Толкование “Источников вопросов и ответов”» (Шарх ʻУйун ал-масаʼил) ал-Хакима ал-Джишшами (ум. 1101) — автор уточняет ряд положений доктрины средневекового арабского мыслителя, известной специалистам преимущественно по поздним доксографическим сочинениям классической эпохи. Основной части статьи предпосылается краткая библиографическая справка о недавно изданных источниках по истории мутазилитской мысли и их роли в «переоткрытии» традиционного арабо-мусульманского философского наследия. Далее приводится разработанное ан-Наззамом теоретическое обоснование тезиса об абсолютной божественной справедливости, раскрываются детали его рассуждений о бытии, публикуется новый отрывок, объясняющий наззамовскую теорию скачка. Также впервые в истории мирового востоковедения реконструируется учение ан-Наззама о познании и чувственном восприятии. Особое внимание уделено в статье физическим и антропологическим взглядам философа. Проведённый анализ источников позволяет сделать вывод о натуралистической ориентированности мысли басрийского мутазилизма, отказавшегося как от абстрактной атомистической концепции своих предшественников, так и от их «метафизической» точки зрения на человеческое существо — результате «взаимопроникновения» грубой субстанции тела и тонкой материи души. Отдельно прослеживаются связи наззамовских теорий с ранней арабо-мусульманской мыслью — перипатетической и каламической (в частности, гайланитской и наджжаритской) интеллектуальных школ арабского Халифата VII–XI вв.

Обращение к концептуальному анализу механизмов искажения информации в политической жизни общества и проблемы лжи в политике на примере знаменитой книги американского психолога, профессора Пола Экмана «Психология лжи» (1985) поставило авторов перед вопросом о том, насколько эти механизмы зависят от культурного фона. Как известно, работа Экмана не просто знакомит читателя с возможными проявлениями политической лжи, но выявляет, как манипуляции общественным мнением связаны с личностными смыслами, эмоциональным восприятием, самоцензурой, особенностями человеческой памяти, метафорами и нарративами. Также им отмечены явления, повышающие вероятность ошибки при исследовании на предмет наличия сознательного искажения информации. Описанные Экманом приёмы и подтверждающие их примеры позволяют выявить закономерности обнаружения лжи в политике, а также выявить значение лжи как специфической культурной стратегии. Авторы эссе сравнивают позицию Экмана с идеями представителей культурно-исторического подхода советской психологии, а также с рядом фундаментальных идей зарубежных авторов (прежде всего, с «огрупплением мышления» и политической метафорой) в контексте поиска источника, цели и результатов применения лжи как метода воздействия, в силу тех или иных обстоятельств получившего статус приемлемого в той или иной политической культуре. Вопрос о личностных смыслах, определяющих поведение человека, сопряжён в эссе с вопросом о способах присвоения индивидом групповых ценностей и смыслов. Тема сознательной и бессознательной лжи прослежена преимущественно на примере внешней политики США второй половины XX в. Авторы приходят к выводу о том, что по крайней мере ряд приёмов политического манипулирования и связанных с ними культурных паттернов имеют устойчивый характер; сознательное и бессознательное искажение информации в речевых и поведенческих стратегиях политиков оказываются типичными для сферы политической деятельности как таковой и не зависят в своей основе от локального культурного фона.

Тема лжи представляет значительный интерес для культурологического исследования, поскольку обращение к ней позволяет сопоставить собственно языковое поведение с широким спектром социальных установок. Особое значение приобретает подобное сопоставление при изучении специфики японской культуры, одного из модернизирующихся, и в то же время высоко сохранных традиционных обществ Дальнего Востока. В пространстве японской культуры главенствующая роль принадлежит, как известно, синтоистским верованиям. Для синтоизма характерно следование естественному и сообразному с традицией порядку вещей и отсутствие твёрдой шкалы оценки добра и зла. Проведённое исследование показало: ложь у японцев не создаёт отторгающего эффекта, она не осуждается жёстко и не наказывается; произнесённая ложь не является источником внутренних переживаний и нравственных мучений. В виду того, что мораль у японцев носит ситуативный и интуитивный характер, а моральные добродетели зачастую заменяются чувством стыда, необходимостью сохранить гармонию, ложь допускается и принимается благожелательно, является обязательным и даже необходимым элементом этикета, вежливого (приличного) поведения для сохранения гармонии в коллективе. Ложь тесно связана с понятием татэмаэ — внешней модели поведения, демонстрируемой перед другим. Такое поведение как будто немного неискренне или двулично, но обычно используется для того, чтобы избежать конфликта и обеспечить гладкое социальное взаимодействие, а не для того, чтобы хитрить или обманывать. Тот, кто не использует правила татэмаэ, может задеть чувства собеседника или сделать разговор неприятным, раскрыв слишком много. Ложь может принимать форму вежливого и социально приемлемого молчания, когда говорящий скрывает своё несогласие и истинные мысли от слушателя.

Статья посвящена проблеме историко-культурного наследия, сохранение которого особенно актуально для выживания и развития малочисленных народов. Актуальность выбранной темы обусловлена поиском комплексного механизма сохранения и перспективного развития культурного наследия, который не представлен на должном уровне в культурологической теории и практике. Соответственно предметом исследования является разработка данного механизма. Цель статьи — определение стратегических направлений сохранения и перспективного развития культурного наследия малых народов на примере Республики Абхазия. Методологической основой исследования выступают культурологический и системно-уровневый подходы. Для достижения поставленной цели используется комплекс методов, среди которых сравнительно-сопоставительный и SWOT-анализ. Новизна работы обусловлена тем, что впервые предложен системноуровневый механизм сохранения исторического наследия как нематериальной культурной ценности. Определены базовые уровни в системе мероприятий по сохранению и перспективному развитию культурного наследия Абхазии: международный, межстрановый, государственный, индивидуальный (человеческий), что позволяет рассматривать изучаемую проблему с учётом широкого социокультурного и социально-политического поля. В результате работы обоснованы роль и место системно-уровневого механизма в разработке перспективных направлений единой Стратегии сохранения культурного наследия, которая до сих пор отсутствует в социокультурном дискурсе.

В статье рассматривается творчество известного российского скульптора и архитектора Даши Намдакова. В исследованиях, посвящённых Намдакову, неизменно отмечается, что истоки его таланта кроются в глубинах бурятского традиционного искусства. В свою очередь, корни бурятского искусства уходят вглубь веков: отдельные образы можно проследить ещё на материальных свидетельствах эпохи палеолита, — например, женских статуэток, которые были найдены А.П. Окладниковым на стоянках Прибайкалья. На маленьких скульптурках, сделанных из кости мамонта, тонко проработаны линии лица, которое окаймляют волосы в виде лучей и змей. Головные уборы и одежда в этих статуэтках украшаются звериными элементами, которые можно интерпретировать как элементы нативной архаической культуры, позднее нашедшей своё продолжение в миросозерцании шаманизма. Так древние синкретические образы, объединяющие религиозный культ, мифологию и то, что в современном понимании представляет собой искусство, древние верования и представления о мироздании, проецируются в культовые образы бурят-монголов, а затем транслируются современным автором в причудливом сплаве архаических верований и эзотерики. Своеобразие бурятского искусства накладывает оригинальный и неповторимый отпечаток на современную художественную культуру, вызывает в чувствах людей, посещающих выставки Даши Намдакова, «удивительную связь» современности и мифологической древности. Статья включает короткое интервью с мастером-ювелиром Даши Намдаковым, где он рассказывает о своём творчестве, размышляет о его истоках и делится планами на будущее.

Предмет настоящего исследования — произведения современной христианской живописи, графики и скульптуры на примере коллекции, вошедшей в 2021 г. в состав Енисейского музея-заповедника. Актуальность работы состоит в уточнении ряда теоретических аспектов диалога современного искусства и религии на примере взаимодействия священника Андрея Юревича с сибирскими художниками. Новизна заключается в описании социокультурного контекста формирования коллекции в 2000-е гг. С целью выявления основных тенденций в христианском искусстве был применён метод типологизации, также было проведено интервью с основателем коллекции священником Андреем Юревичем и искусствоведом М.В. Москалюк, изучены оригиналы произведений в Енисейском музее-заповеднике. К теоретическим результатам относится реконструкция истории формирования коллекции, этапов её развития (из частной инициативы священника в приходской музей, впоследствии в епархиальный и, наконец, включение в краевой государственный музей). На основе анализа отдельных работ из коллекции разрабатывается эскиз типологии основных направлений в современном христианском искусстве. В последней части статьи получили разработку различные варианты актуализации рассмотренных произведений в выставочной деятельности Енисейского музея-заповедника. В частности, показана особая значимость картин, раскрывающих локальную историю Восточной Сибири, оценивается возможность сравнительной демонстрации произведений коллекции с работами художников второй половины XIX – начала XX вв. В заключении подчёркивается закономерность вхождения коллекции в государственный музей в связи с новым подходом к определению понятия «музей», который предполагает работу с разными сообществами, в том числе с верующими людьми.

В статье предлагается философско-культурологический анализ лавкрафтоведческого концепта «нездешний звук» для описания медиума иномирного в онтологии и эпистемологии Г.Ф. Лавкрафта. Настоящий концепт в тексте проявляется через поэтику звука, выражающую всю совокупность приёмов, тропов и способов представления аудиального поля. Исследовательская гипотеза предполагает, что разные медиумы иномирного обладают разными свойствами и реализуют разные режимы доступа к истине weird-действительности, а их понимание может добавить что-то новое к знаниям о странной онтологии писателя. Авторы разрабатывают феноменологическую типологию звука, адаптируя методологию Мишеля Шиона и встраивая её в контекст поэтики лавкрафтианского универсума. Полученные три группы звуков, представленные шестью типами звуков, используются для описания концепта и применяются к рассказу «Изгой» (The Outsider, 1921). Результаты показывают примечательное распределение определённых типов упоминаемых звуков в рамках сюжетной композиции рассказа. Это позволяет дополнить знания об особенностях мира произведения и внутреннем состоянии главного героя, что также даёт возможность полнее проинтерпретировать развязку сюжета в контексте эпистемологии Лавкрафта. Поэтика звука Лавкрафта находится в тесной связи с другими средствами выражения странности реальности, её weird-материальности. При этом звук как уникальный медиум предлагает специфические возможности для построения художественных образов, создания атмосферы и отображения философского замысла писателя. Данная стратегия звукового исследования литературного текста может быть применена и к другим литературным произведениям.

В статье рассматривается программный для поэзии Парвин Этесами (1907–1941) образ дервиша, персонажа традиционной суфийской лирики и дидактики. В единственном сборнике поэта, вышедшем в художественном переводе на русском языке («Путешествие слезы», 1984), суфийские мотивы почти не явлены. На основе новых филологических переводов в статье анализируется духовный идеал поэта, её размышления о пути к Истине, которые она доверяет своему любимому герою — мудрецу, аскету, дервишу, проводнику в мир богопознания. Выявляются средневековые истоки образа дервиша у Парвин, его связь с персидской классической поэзией религиозно-дидактического направления, а также причины необычайной устойчивости мотивов, группирующихся вокруг образа дервиша. На примере стихотворений разных жанровых форм (маснави, моназере, касыда), в которых присутствует этот образ (или его субституты — мудрец-мистик, безумец, нищий), показана его концептуальная роль для Парвин Этесами. Образ дервиша, в двух своих ипостасях развёрнутый в персидской классике, предстает самобытным в её стихотворениях: доминантными являются черты дервиша-аскета, мистика, отстранённого от мира, при этом предельно чуждого человеку обыденного сознания и им презираемого. Дервиш предстаёт в поэтической проповеди Парвин как высшее проявление человеческой личности, носитель нравственных истин, понятных всем, и одновременно человек глубоких мистических прозрений; тем самым поэт вовлекает каждого читателя в непрекращающуюся жизнь многовековой религиозно-мистической традиции.