В данной статье прослеживается формирование концепта субъекта, начиная с его концептуализации классической новоевропейской философией, вплоть до современного состояния концептуализации субъекта — реконцептуализации. Соответственно, выделяются три проекта формирования концепта субъекта. Первый — концептуализация субъекта, предпринятая классической философией от Декарта до Гегеля включительно. Концепт субъекта предполагался транспарентным и действующим началом по отношению к пассивному объекту, в пределе могущему элиминировать все субъективные качества. Второй — деконцептуализация субъекта, т.е. критика классической концепции субъекта, нахождение определённых объективных сил, действующих на субъекта и сводящих его субъектность к объективности. Такими силами могут быть, например власть, язык, бессознательное, общество и т.д. И наконец реконцептуализация субъекта: переосмысление классического концепта субъекта, учитывая критику, предпринятую проектом деконцептуализации. На примерах концепций М. Фуко, П. Бурдьё, Л. Альтюссера и Дж. Батлер показан процесс формирования субъекта как зависимого от власти и властного зова, являющегося условием и возможностью формирования субъекта. Соответственно, власть обращается к отсутствию субъекта как к уже сформированному субъекту, тем самым субъективируя его и привнося субъектность в ещё несформированный субъект. В связи с этим возникает вопрос: когда субъект становится субъектом? Что предшествует субъекту? Обоснован тезис, согласно которому субъект формируется в пустоте, потому что до субъекта ничего не было, а после — формируется сам субъект. Для этого автор обращается к концепции разрыва А. Бадью и С. Жижека, для которых принципиально важным оказывается внезапный переход от одного бытийного статуса к другому посредством разрыва. 

В современной философской, культурологической и политологической мысли все более заметным становится феномен политизации гуманитарной научной мысли. «Партийность» ученых и философов — не новое явление в истории науки. Однако сегодня подобное разделение на отдельные группы и «лагеря» приобретает не только мировоззренческий, но и ярко выраженный политический характер. Пример западноевропейской, англоговорящей гуманитарной академической среды является в этом отношении особенно показательным. Сегодня можно говорить о вступающем в активную стадию конфликте между всё более радикализующимися условно «левыми» и «правыми» дискурсами внутри англоязычного академического сообщества. Для понимания природы этого противостояния необходимо рассмотреть эти дискурсы как отдельные явления, а также понять их исторические корни. Наиболее ярко политический дискурс новых левых раскрывается в программе так называемых «культурных исследований», появившихся в среде послевоенных английских марксистских интеллектуалов, и переместившийся позднее в США. В рамках этой программы сложился и полностью созрел особенный взгляд на культуру, совмещающий в себе марксистский и социологический взгляд на проблему культуры, но не сводящийся к каждому из них в отдельности. Культура в подобной парадигме понимается как следствие социальных действий людей, но одновременно и как определенная система, закрепляющая способы реализации этих отношений. Этот подход отличается как от классического марксизма, выделяющего в первую очередь экономические отношения между людьми, так и от структурного функционализма, в котором понятия общество и культура являются практически синонимами. Можно утверждать, что дискурс «новых левых» и программа «культурных исследований» — это разные проявления единого методологического подхода или мировоззрения. В западной академической среде подобное мировоззрение сегодня является доминирующим. В настоящей статье рассматриваются история и основные методологические установки «культурных исследований» этого типа, а также современная критика этого подхода.

Объектом рассмотрения является мораль как форма общественного сознания, а предметом исследования — специфические особенности проявления «новой этики». Авторы акцентируют разнообразие феноменов, включаемых в рубрику «новая этика», а также выявляют диапазон оценочных суждений относительно данного концепта. Актуальность заявленной темы определяется необходимостью определить проблемное поле того, что называют «новой этикой». Ставятся вопросы: является ли «новая этика» просто модным словосочетанием или в этом концепте отражаются важные изменения, происходящие в жизни современного общества, влияющие на стандарты поведения? «Новая этика» как принцип свободного выбора может видеться антиподом «старой этики» – предписывающей нормы поведения, которые интериоризируются на уровне культурного бессознательного в процессе социализации индивида. Обращено внимание на выводы Э. Нойманна, писавшего о «новой этике» вскоре после Второй мировой войны, где обосновано право индивида на ответственное этическое решение в условиях неосуществимости любых предписаний «старой этики». Неклассическое осмысление моральной проблемы предлагает также российский философ К.А. Свасьян, подчеркивающий лично-индивидуальную основу «жизнеспособной морали». Результатом исследования является признание возможного онтологического статуса «новой этики», вводящей в нравственную проблематику новые аспекты меняющегося социального бытия человека — не «человека вообще», а конкретного индивида «здесь и сейчас». «Новая этика» рассматривается не только как протест против навязываемого социумом безличного культурного бессознательного, но и как опыт индивидуально-субъективного переформатирования общественной морали. Идеи человеческого достоинства и уважения к личности, давно обсуждаемые моральной философией, переходят из теоретической сферы в практическую.

Актуальность изучения теории сервант-лидерства связана с теми культурными изменениями, которые происходят в современном обществе в связи с переходом к практике осознанного потребления и с выработкой «нового нормативизма». Этот «новый нормативизм» включает в себя представления о фигуре руководителя, основанные не только на его профессиональной компетентности, но и на строго определённых личных качествах — таких, как скромность и готовность «служить» своим подчинённым в их профессиональном и личном развитии. Обращение к анализу литературы по теме лидерства-служения («сервант-лидерства») выявило заметный рост числа публикаций в англоязычной научной литературе. В то же время, апелляция адептов этой теории к историческим прецедентам позволяет предположить, что в подходах сервант-лидерства силён элемент не столько теоретического обоснования, сколько ценностного воздействия на сознание, стремящегося изменить способы и инструментарий управления, соответствующие установке на «устойчивое развитие» современных обществ, свёртывающие установку на расширенное потребление. Объектом исследования стали возможности и границы стратегий перевода современных обществ на рельсы «новой нормативности»; предметом — дискурс власти, включающий в повестку тему «служения», «смирения» и «скромности». Новизна исследования состоит в уточнении особенностей современного этапа становлении теории сервант-лидерства и роли «философии ценностей» в социально-политическом и экономическом пространствах культуры. Цель работы — выявить некоторые национально-культурные особенности принятия ценности сервант-лидерства, показать перспективы и вместе с тем ограниченность данной модели организации управления. Достижение поставленной цели потребовало решения таких задач, как уточнение определения сервант-лидерства и качеств «лидера-слуги», предпринятые на основе тематического анализа научной литературы по данной теме; анализ специфики понимания концепта «служение» в российской социокультурной действительности; выделение иных (неэкономических) путей интерпретации этих концептов; обоснование перспектив сервант-лидерства в современной российской культуре. Методология, использованная для достижения поставленной цели, основана на обращении к методу case study и использовании SWOT-анализа. Привлечены методы аксиологии и философской антропологии, семиотического анализа и современной герменевтики (концентрированное описание). В результате обоснован вывод о наличии ряда предпосылок к более широкому принятию этой модели управления, а также некоторых элементов PR-стратегий, эксплуатирующих ценность «служения» в широком культурном понимании этого термина.

В данной статье мы предпринимаем попытку обозначить актуальные проблемы религиозного движения Ирон Дин в социально-коммуникативном, историко-культурном и политическом дискурсах. Исследование базируется на междисциплинарном подходе и включает результаты систематического обзора материалов и научных исследований, посвящённых Ирон Дин, а также интервьюирование адептов рассматриваемого мировоззрения и анализ результатов интервью методом контент-анализа. Данные, полученные в результате анализа источниковой базы, позволили выявить ключевые проблемные зоны в развитии движения Ирон Дин на современном этапе. К наиболее острым вопросам, затрагивающим мировоззренческий базис движения, следует отнести: во-первых, проблему религиозной самоидентификации (монотеизм, язычество, синкретизм); во-вторых, проблему религиозного выбора респондентов (семейная традиция, личный выбор); в-третьих, проблему межконфессиональных конфликтов (противостояние с православием в основном в цифровом формате — информационных площадках сети Интернет). Всё вышеизложенное позволило нам сделать следующий вывод: в настоящее время Ирон Дин представляет собой синкретическое движение, включающее как локусы традиционных осетинских верований, так и набор элементов характерных для новых религиозных движений. Ирон Дин органически «впитал» автохтонные обычаи, ритуалы, нормы поведения осетинского народа, приобретшие в условиях глобализации новое наполнение. Согласно данным проведённого в рамках исследования опроса, в число важнейших характеристик, которыми должен обладать носитель Ирон Дин, входят смелость, скромность, умеренность, честность, почитание старших и др. Среди выделенных респондентами недостатков упоминается незнание фундаментальных основ традиции и родной религии, а также общий упадок нравственности. Анализ полученных данных позволил сделать вывод, что межконфессиональные разногласия среди осетин в настоящее время сосредоточены вокруг сетевых дискуссий и не могут быть названы частью массовой культурной повестки.

В современном обществе религия играет далеко не последнюю (а в целом ряде культурных сообществ — ведущую) роль. Новые вызовы, которые появляются в наши дни, заставляют особенно внимательно отнестись к новейшим тенденциям межрелигиозного диалога, позволяющего «сверять часы» представителям разных религиозных направлений, готовых объединиться для решения тех или иных задач. В этих условиях всё большую актуальность приобретает задача научного анализа концептуальных оснований межрелигиозного диалога, релевантного целям общественного развития. Перспективным с этой точки зрения представляется изучение конкретного опыта межрелигиозных контактов и новейших тенденций в этой области с помощью такого метода, как кейс-стади. Предметом исследования данной статьи выступает опыт выстраивания межрелигиозного диалога на международном уровне на примере такой тенденции, как «религия мира». Главной ценностью здесь признается мир и социальное процветание. Одним их характерных проявлений «религии мира» является практика совместных молитв последователей разных религий, которая прочно вошла в повестку ряда крупнейших международных межрелигиозных форумов. Важным источником информации для исследования этого типа контактов выступил личный опыт участия автора в межрелигиозных мероприятиях, в том числе, в X Ассамблее крупнейшей межрелигиозной организации «Религии за мир» («Religions for peace») (Линдау, Германия, 2019). В работе показано, что на первый план современного межрелигиозного диалога выходят «партнёрский» (участие в решении социальных проблем: помощь нуждающимся, утверждение нравственных ценностей и принципа справедливости, интеграция мигрантов, защита окружающей среды и т.п.) и «миротворческий» типы межрелигиозного диалога; «полемический» и «когнитивный» типы диалога (касающиеся богословских вопросов) отходят на второй план или вовсе теряют свою значимость. Межрелигиозный диалог таким образом становится инструментом обеспечения более-менее гармоничного сосуществования религий как социальных институтов с учётом их возможного позитивного вклада в жизнь общества.

Статья представляет собой краткий обзор истории р канских отношений с конца XVIII до конца XIX вв., главная цель которого — прояснить вопрос, почему глубокие противоречия между идеологическими основами двух государств, самодержавной империи и демократической республики, не мешали существованию дружественных, почти союзнических отношений между двумя странами на протяжении более века. Анализ ключевых событий, определявших становление и развитие российско-американского межкультурного взаимодействия – таких, как борьба США за независимость, наполеоновские войны, Крымская война, Гражданская война в США — позволяет выявить логику и мотивы их длительного сотрудничества в различных областях. С позиций философии культуры прослежены конкретные условия, в которых прагматические мотивы долгое время перекрывали иделогические расхождения, что позволило двум странам осуществлять продуктивное взаимодействие в сфере внешней политики. Кажущаяся парадоксальность того обстоятельства, что самодержавная Россия реально помогла американской республике — государству, сам факт образования которого был отрицанием идеологических основ российского строя, — выжить, вырасти, преодолеть внутренний раскол и подняться до статуса мировой державы, объясняется спецификой конфигурации национальных интересов России и США в данный период. Географическая дистанция между двумя странами долгое время исключала геополитические конфликты между ними, тогда как роль и место России в соперничестве между великими державами Европы соответствовали геополитическим интересам США, стремившихся вытеснить европейские державы из Западного полушария. В отличие от западноевропейских колониальных держав, Россия не препятствовала стремлению США к гегемонии на американском континенте, а США не препятствовали территориальной экспансии России в Евразии. Геополитическое сотрудничество подкреплялось взаимным интересом в развитии торговли. При этом ни Россия, ни США не превращали подспудный идеологический конфликт между ними в препятствие для продолжения сотрудничества, пока сочетание внутриполитических и международных факторов не вызвало трения между национальными интересами двух стран и одновременное обострение идеологического конфликта. Предлагаемое тематическое исследование вносит вклад в изучение проблематики роли идеологии в международных отношениях. Оно проливает свет на механизмы культуры, блокирующие идеологические конфликты вопреки прямолинейной логике их развёртывания.

Стратегия и тактика современной миграционной политики Японии строится с учётом этнокультурных особенностей японцев, понимаемых в японском политическом и научном дискурсе как «японский национальный характер» (国民 性 кокуминсэй). Актуальность изучения непрерывных изменений этой политики в наши дни связана не только с практической необходимостью ориентироваться в них, но и прогнозировать их политические, социально-экономические и культурные последствия. Концепт «национальный характер» имеет большое значение для понимания динамики национально-группового самосознания японцев, тех паттернов, которые влияют как на теоретический дискурс национальной исследовательской школы, так и на взаимодействие с иностранцами. Контент-анализ лексики, используемой в связи с концептом «национальный характер» в официальных документах, регламентирующих соответствующую сферу социальной политики, а также в публицистике, медиа и социальных сетях, выявил особенности современной интерпретации данного понятия. В частности, наблюдаются попытки выделить общественно значимые признаки «члена японского общества», требующие от мигрантов определённых усилий по инкультурации, что предполагает освоение социально важных с точки зрения японского социума навыков. Комплексный анализ мер по адаптации и интеграции мигрантов, реализуемых органами местного самоуправления Японии, показал, что во взаимоотношениях японцев и иностранцев особенно важными являются коммуникативные феномены, связанные с понятиями мэйваку (迷惑 причинение беспокойства), омоияри (思いやり внимательность к собеседнику), а также культурой дарения подарков. Помимо этого, анализ миграционной политики сквозь призму концепта «японский национальный характер» позволяет сделать вывод: политика сосуществования японцев и иностранцев (多文化共生 табунка кё:сэй), проводимая правительством на современном этапе, несмотря на многообещающее название, не предполагает целенаправленных действий правительства по сохранению и развитию культурных различий в рамках одного общества.

Актуальность статьи основывается на необходимости разработки концептуального аппарата, учитывающего двойственность феномена религии, выступающего, как институт некоторой «конфессии», описывающий себя с позиций узаконенных им самим определённых норм. При этом он же выступает как «народное», «личное» и «живое» верование, непосредственно переживаемое индивидом. Предметом данного исследования является трансформация подходов к феномену «народная религия», актуализированная религиоведением, специализирующимся на проблемах антропологии и фольклористики. Методологической основой статьи выступает анализ семантики в русскоязычных и иностранных первоисточниках, представленных в лингвистических корпусах. Новизну исследования составляет анализ понимания религии через призму различений основных коннотаций слова «народ» в российских текстах XI–XX вв. В ходе исследования выявлено изменение семантики: древняя альтернатива «вече» / «чернь» сменяется различением «российские подданные» / «крестьяне/христиане», носителей «народной мудрости» / «народных суеверий», которое замещается конструированием поэтики универсальных образов «единомыслия народа» и «строителя социализма/коммунизма». Понимание солидарности как религии «единомыслия» трансформируется от идеала «правоверия» князя Владимира, противопоставившего «веру христиан» и «суеверия язычников», через альтернативу «верных христиан» / «неверных басурман» к дистанцированию «православных христиан» / «раскольников», сменяясь поисками путей реализации идеала триады «самодержавие, православие, народность» (XIX в.), радикально трансформированного в СССР. В качестве новых перспектив описания религии как индивидуальных, локальных и повседневных проявлений индивидуальной и групповой религиозности предлагается использовать понятия «частная (vernacular) религия» (Л. Примиано, А.А. Панченко), «вернакулярная религиозность» (Д.А. Радченко, Н.В. Крюкова). В статье прослеживается история включения термина «vernacular» в социальное самоописание, начиная с античных текстов до настоящего времени и отражается его перспективность для религиоведения, когда религия исследуется как уникальный аспект повседневной практики определенной социальной группы или индивида.

В статье анализируется, как перформативность становится основным инструментом политической инклюзии в эстонском театре 2010-х гг. Политический театр в Эстонии 2010-х гг. главным образом представлен «Театром NO99» (2005-2019), выпустившим ряд экспериментальных проектов, предполагавших вовлечение зрителей в постановку на правах участников политического процесса. Спектакль «Таллин — наш город» (2010) представлял собой экскурсию по столице с рассказом о коррупционных схемах операций мэрии с недвижимостью. Фиктивное политическое движение «Единая Эстония», просуществовавшее 44 дня вплоть до финального перформанса «Съезд партии “Единая Эстония”» (2010), было создано за год до парламентских выборов. Копируя приемы недобросовестной агитации существующих партий, оно предсказало подъём популистских настроений в 2010-х гг. Документальная постановка «Собрание руководства Партии реформ» (2012) стала примером перформативной петли ответной реакции: член правящей партии раскрыл подозрительную схему финансирования, указав, что сподвигла его на это кампания «Единой Эстонии», а уже по мотивам реального расследования был поставлен новый спектакль. Мюзикл «Сависаар» (2015), выпущенный во время парламентских выборов, предугадывал падение председателя Центристской партии Эдгара Сависаара, слишком долго удерживавшего власть. Такие спектакли, как «Со второго взгляда» (2016) и «Я скорее станцую с тобой» (2016), собирали в залах эстоно- и русскоязычных зрителей, чтобы поговорить о накопившихся в обществе проблемах. Спектакль «Будет/Не будет: Эстония через 100 лет» (2018), поставленный на материале опросов детей, предлагает варианты развития страны в будущем, подчёркивая с помощью интерактивного голосования, что право выбора остаётся за самими зрителями. Обмен ролями, использование пространства за пределами театра и размытие границы между реальностью и искусством были главными инструментами перформативной эстетики в политическом театре Эстонии.

На примере выставки «Встретиться с ними» (Encontrarte con Ellos), открывшейся в Музее изящных искусств им. Х.М. Бланеса (г. Монтевидео, Уругвай), в статье рассматривается процесс рефлексии по поводу трагических событий национальной истории, а именно — преступлений периода уругвайской диктатуры 1970–1980-х гг. В фокусе внимания исследования находится вопрос, насколько коммеморация вокруг болезненно переживаемых событий способна консолидировать общество. Актуальный процесс формирования коллективной памяти уругвайского общества рассмотрен с точки зрения инициативы художественной интеллигенции, собравшей из первых рук свидетельства о жизни похищенных и затем «исчезнувших» диссидентов. Выставка предстаёт как детально продуманный социокультурный проект, который объединил документальные свидетельства и созданные живописцами визуальные образы «молчащих» жертв политических репрессий, причём «музей аффекта» в данном случае выступает одновременно как «место памяти». Проект призван повысить осведомлённость общества о раскрываемой художниками проблематике, поэтому он при определённых условиях может быть представлен как шаг в конструировании национальной и локальной идентичности. Концепция выставки благоприятствует достижению этих целей, однако степень их реализации возможно будет оценивать лишь по прошествии времени. В то же время реакция некоторых представителей официальной власти на данную инициативу, а также шаги, предпринимаемые государственными учреждениями для реализации собственных проектов и поддержки инициатив гражданского общества в этой сфере, показали, что по крайней мере часть элиты Уругвая в значительной степени развёрнута в сторону принятия подобных проявлений гражданской позиции.